На чердаке, под самой покатой крышей домика, распологавшегося в переулке Последнем славного города Москвы, жил да был ребёнок, да, прямо так говоря, не особо тому радовался. Прошедший день не приносил нового, лишь сгорал под взором печального кровавого солнца, возрождался из пепла и выдавал себя за новый день. Самозванец свято верил в свою неповторимость, тщетно стараясь убедить в этом и Кевина. Да, так звали ребёнка, видевшего всякую деталь вчерашнего в повседневном. Школа, дом, товарищи, родственники, всё это не давало ему ничего, а из ничего что-то новое появиться просто не могло, он не верил в такое появление даже в то время, когда все вокруг уставали от нового и начинали ожидать прихода старого. Все ждали, вот-вот вернётся старый спаситель, да принесёт с собой тысячу и одно бедствие. Но моя история вовсе не об этом. Эта история уходит от канонов религиозного мира. Эта история - ещё одно письмо воспоминаний об очередном оскорблении к старому спасителю.
Один час, когда очередной неупокоенный мертвец, очередной тщательно скопированный день только собирался строиться, ребёнок проснулся. Он прочувствовал этот час пустоты, час бесплотного и эфимерного, когда что-то ушло и кажется, будто никогда больше не будет, всё закончилось. И так ему это понравилось, что всё реже и реже он засыпал до наступления этого времени. И что-то изменилось. Люди вокруг стали недобро коситься на Кевина, всё ждали подвоха, поговаривали даже о том, что ребёнок в те часы ведёт беседы с Дьяволом и учится тёмным, сатанистским искуствам у него. Наивный мальчик лишь показывал в их сторону пальцем и пронзительно смеялся до потери равновесия, чем ещё пуще пугал местных добропорядочных и поглощённых религией людей, никак не мог он увидеть, что случится дальше, его радовало только само присутствие нового, а не его качество. Никак не мог он заметить, что тьма сгущается в его любимой комнате под самой крышей маленького домика в переулке Последнем.
И однажды, когда ребёнок дышал свежим лиловым воздухом ночи меж двух несуществующих дней, из тьмы Вселенной, на порог комнаты его ступил старик в Чёрных Одеждах, с глазами безумного человека в лихорадке, за которыми виднелся ясный и чистый разум, каким можно было рубить скалистые верхушки гор; седыми, серебристыми потоками длинных волос, каждая нить которых более всего походила на ломанную линию судьбы безжизненной, загубленной души; с тщедушным телом, казалось, удерживаемым от того, чтобы рассыпаться в прах, какой-то неведомой, необъяснимой вибрацией вокруг него, да деревянным посохом, украшенным сверху лапой дракона, крепко сжимающей гладкий кристалл, пульсирующий внутренним мерцанием втакт сотрясающим тело старика ударам его сердца.
— Помоги мне добраться до кровати, мальчик. — тихий, шелестящий, похожий на болезненное шипение морской пены, вечно гонимой волнами и рабиваемой об острые камни, голос пришельца заставил смолкнуть даже сверчков, заливавшихся за окном своими трелями.
Кевин не мог не повиноваться, он послушно довёл незнакомца до своей кровати и помог ему сесть и прислониться к стене. Всё это время старец, будто забыв о свём угрожающе покосившемся благосостоянии, оценивающе смотрел на мальчика.
— Могло быть и хуже. — подытожил он.
Кевин набрался смелости - всё это время для него даже удивление было слишком громкой реакцией в неожиданно наступившей тишине - и предательски срывающимся и дрожащим голосом переспросил:
— Простите, сэр? Что вы имели в виду?
— А, смелый, значит. Это ничего, посмотрим на твою смелость, когда ты впервые откроешь глаза и встанешь на ноги, маленький несмышлёныш.
— Простите, сэр? — снова переспросил мальчишка, стараясь добавить в голос нотки возмущения. Теперь его голос звучал вовсе жалобно. — Я умею смотреть и ходить, даже очень хорошо в этом преуспеваю.
— "Простите, сэр?"-"Простите, сэр?" — передразнил его странный человек. — То-то и оно! Несмышлёныш! Чистой воды несмышлёныш! К кому только занесло такую душу... — старец вернулся взглядом к мальчику, ребёнок хорошенько вздрогнул. — Смотреть, ходить! В Бездне я всё это видел, мальчик!
Старика сотряс мощнейший приступ кашля, Кевин стал готовиться к тому, что гость его на этом и рассыпется, он был уверен, что где-то в Альпах сейчас от этого кашля сошла лавина, а если нет, то родители уж точно проснулись. Казалось, что на улице сверчки уже вымерли от страха. Родители не проснулись. На самом деле из всего перечисленного правдой оказалось только то, что погиб сверчок, да и не здешний, и не по этой причине, а потому что несчастный оказался единственным, кто попал под лавину, сошедшей, кстати, тоже никак не из-за несчастного гостившего у Кевина старика, который уже успел отдышаться и продолжить:
— Мальчик, слушай меня. Это мой первый урок тебе: Ходить - не перемещаться, а смотреть - не видеть. Запомни это. Ты понял меня?
— Да. — прошептал напуганный и поражённый Кевин, но глаза раскрыли его ложь.
— Я научу тебя перемещаться. — гость указал дрожащим перстом на тьму, их которой явился. — Я научу тебя видеть, что там. Ты всё увидишь. Там, — он снова махнул в сторону тьмы. — есть тысячи, миллионы глупцов с мечами, желающих сложить за право владеть твоей душой головы и ещё тысячи, миллионы глупцов в мантиях, желающих получить эту душу, дабы первые таки сложили свои головы в том порядке, в котором нужно идиотам в разноцветных мантиях. И все, в любом случае, желают конкретно тебе смерти. Я не из них, но сказать, что тебе дико повезло, что я пришёл первым, тоже не могу. Одно могу сказть точно: И тем и другим идиотам сильно этой ночью неповезло. — он снова вернулся из своих размышлений и взглянул на вытянувшееся от удивления лицо мальчика. — Ты меня понял, несмышлёныш!?
— Да. — снова со всем своим простодушием присипел чистое враньё мальчик.
— Ох. — старец прикрыл глаза ладонью. — Спи уже.
Кевин лишь успел увидеть, как повинуясь неизвестному слову, вспыхнул кристалик на конце посоха. Дальше был только чёрный, густой туман сна.