all of us have a place in history. mine is clouds.
- Боже, я выдал вам всё просто так, будто сейчас действительно ударит гром, и земля разверзнется и пожрет всех нас. - Клаус нее находил себе места и метался по комнате, как дикий и могучий зверь, загнанный в клетку с ядовитыми лягушками - в его взгляде была мольба не давать ему столько поводов умереть от соблазна дать знать о его силе всем этим хрупким и омерзительным созданиям.
- Ну так иди обратно в свою церковь и жди своего Бога. - вытирая рукавом ядовитую тёмную кровь с губ, пробубнил Мортимер.
В углу нежно захихикал Рейнхард, на секунду даже оторвавшийся от ласкового обрисовывания контуров своих вен на запястье измазанным сырой землёй перочинным ножом. Клаус Одд споткнулся об эту мысль, будто она надгробием вышла из земли прямо перед ним и больно перебила ему ноги, и, после минутного пребывания в руинах своего коллапсирующего мира, выбежал из комнаты вон.
Пьер бросил полный злобы и обиды взгляд в сторону темного угла, где был виден только сияющий хищный полумесяц улыбки Рейнхарда. Повернувшись к Морти, он улыбнулся ему, отвесил сокрушительную оплеуху и сразу же поцеловал в макушку. Тот лишь поплотнее укрылся за своими волосами а потом и вовсе уткнулся лицом в нелепо длинные рукава своего свитера, спрятавшись в сгорбленное своё подобие - стал спутанным клубком теней. Пьер, не спеша, поднялся и светлой фигурой своей рассек плотный мрак комнаты, рассеивал его за собой, легко раскидывая по сторонам плотные занавесы ранее неопрятно, в спешке нацепленные на грязные, запотевшие окна. Клауса он нашел в соседней комнате и улыбнулся своей догадливости: тот стоял напротив открытого окна и немигающим взглядом таращился в белесое кучерявое небо, игнорируя невыносимое жжение от соленых слез, лившихся почти непрестанно. Пьер без звука подошел ближе и мягко, но очень крепко ухватил Одда за рукав его рубашки. Он в очередной раз явственно ощутил, как вибрирует и трескается изнутри этот давно опустевший сосуд, неистово вопящий о желании быть заполненным хоть чем-то. Клаус бездумно повернул голову в сторону вошедшего и увидел всё те же белые кудри, только два неясных, сияющих голубым светом проблеска появилось на небе, но так ему даже больше понравилось, и он не стал отворачиваться. Под этим взглядом на пру мгновений оробел даже Пьер, что за собой заметил чуть ли не впервые с тех пор, как глаза Мортимера в первый раз явились ему в казавшемся вечным сне и осветили для него путь в глубинах под родным кладбищем.
- Не злись на Мортимера. - тихо молвил Пьер, борясь с желанием самому отвести взгляд к окну - Иногда мне кажется, что он таким образом хочет подойти к кому-то ближе, вонзая раскаленную иглу тому в самое сердце. Он таким рожден, я не могу его винить, и ты не вини, я очень тебя прошу. Я знаю, сейчас мы с тобой всё можем исправить. Я покажу тебе другую сторону. - он крепче стиснул в ладони ткань и повлек за собой обратно в комнату безутешного и беспристрастного к чему бы то ни было Клауса. - Мортимер может говорить. Но он говорит только сказками, словами он ранит или убивает - в зависимости от того, как относится к человеку.
Они вошли в заметно преображенную светом комнату. В ней остался лишь один угол тонуть в прежней темноте. Там улыбался, уверенный из-за всех заранее предугаданных совпадений в эту секунду в том, что весь мир и эту, и каждую секунду снова и заново рождается сначала в его голове, а потом уже только выходит наружу, Рейнхард Ланг. Околдованный непривычно зашкаливающим количеством волшебства Клаус Одд рухнул на колени совсем рядом с Мортимером и прошелестел, почти что одними губами вырисовывая слова:
- Морти, расскажи мне сказку.
Свет надежды, алчущий забвения, исполинским потоком вырвался из клубка теней - Мортимер поднял взгляд на человека. На лице мальчика не отразилось ни привычной язвительности, ни вечной обиды - ничего, только безудержный интерес и желание ответить до точки. Не в силах сдерживать это, он начал говорить так, будто новый мир начнется и закончится с первым и последним словом его рассказа.
Пьер с трепещущим сердцем подошел к Рейнхарду, сел рядом с ним, выдернул из его рук нож и кинул в другой конец комнаты. Полумесяц раскрылся шире, его хозяин хихикнул и принялся копировать позы своего соседа, отчего в темноте они стали казаться совсем неотличимыми негативами друг друга. Лашез по-доброму усмехнулся и сел так, чтобы было удобно и Рейну в его голом углу. Они оба заострили внимание - сейчас будет событие куда более редкое и знаменательное для них, чем Апокалипсис. Сейчас будет сказка Мортимера Хайгейта.
Каждый из жителей или гостей того дома чем-то примечателен.
Ветер всегда рад гостям, и он обладает удивительным даром делать так, чтобы каждый приходящий нашел у него приют и покой.
У Дождя руки всегда в перчатках, он их не прячет, но и не показывает никому - потому что руки у него молодые, а на лице не один десяток морщин.
Снег кажется маленьким смешливым мальчиком, но именно этим он одновременно обманывает и спасает - именно так он вытаскивает их всех из бездны, какой бы темной и жуткой она не оказалась.
У Огня руки шершавые, как будто все в мозолях, но это не совсем так - руки у него в ожогах. Огня не тронет ничье пламя, даже самого Солнца, кроме его собственного. Но его - горит ярче, сильнее, больнее.
Кот - связующий элемент, у Кота волшебные руки, которые хоть ненадолго, но снимают боль, стирают усталость, оттягивают миг расплаты с самой сильной болью.
Все это - лишь малая часть того, что можно рассказать о посетителях Дома.
Вот только следующая история будет о последних двух.
Кот рассеянно смотрит на руки Огня и не понимает, где он мог так пораниться. У Огня отстраненный взгляд, он только чуть вздрагивает, когда Кот кладет на его руки - свои. Перед этим Хвостатый выгоняет всех из комнаты, он сидит рядом с Огнем у камина, и они кажутся двумя черными, смазанными тенями, которые отбрасывают сами себя.
У Огня потихоньку проясняется взгляд, но он смотрит на свои руки, и он снова перестает фокусироваться - Огонь плачет. Плачет, как маленький ребенок, потерявший родителей, плачет, как буря осенними ночами или как вьюга надрывается зимними. Кот придвигается чуть ближе и отпускает руки, а Огонь будто того и ждет, и утыкается Ушастому в плечо. Рыдания звучат приглушенно, но это только дает ему повод выплакаться по-настоящему, не стесняясь, и стискивая до боли плечи Кота. Тот молчит, он еще ничего не знает, но понимает - надо молчать. Осторожно гладит его по спине и дожидается, пока черноволосый не выдохнется. Потом аккуратно отцепляет его руки и берет в свои - Огонь почти сразу замолкает, и тогда Кот кладет его голову себе на колени и тихо-тихо напевает ему колыбельную.
Огонь закрывает глаза и засыпает, потому что сил на что-то другое у него не осталось. Он спит беспокойно, Коту то и дело приходится проводить рукой тому по голове, чтобы ему перестали сниться страшные сны. Лучше, конечно, чтобы ему не снились сегодня сны вообще.
Когда Огонь просыпается, Кот все еще держит его руки, но уже не так - просто рассматривает. По прошествии некоторого времени с сожалением говорит: «Лучше уже не получится».
Огонь подносит их к лицу и видит - ладони сплошь в застаревших, грубых ожогах, будто полученных с десяток лет назад.
- Спасибо, - глухо доносится откуда-то издалека, словно и не он говорит. - Спасибо. Так и должно быть.
И Огонь продолжает безвольно лежать головой у него на коленях, пока Кот не спрашивает:
- Ты мне расскажешь?
Спрашивает без жалости или слепого любопытства, и именно по этому Огонь понимает, что ему нужно знать это. Более того - темноволосый чувствует, что так он и сделает. Потому что должен, и еще потому, что пустота внутри вопит так, что лучше он расскажет. Ему невмоготу слушать её в одиночку.
Тогда он закрывает глаза, кладет руки Кота к себе на плечи и стискивает их, как ночью, а потом говорит:
- Придется слушать с самого начала.
Огонь протянул руки к камину и затрещал дотлевающими поленьями в поисках жилок живого, не обугленного дерева. Затем он осмотрел свои ладони ещё раз и глубоко вздохнул, стараясь не вложить в это действие лишка досады, не перебрать с отчаянием. Он перевел взгляд на кота и снова на свои руки.
- Так будет всегда, Кот. Лечи - не лечи, а я и в самых тусклых и жалких костерках буду лезть в самое сердце пламени, которое при совсем чуть-чуть иных обстоятельствах могло бы быть неистовым пожаром или вечным солнцем. Много ли ты видел огней? Мы такие разные, и я бы с гордостью и удовольствием говорил всегда "мы", если бы каждый из нас, смотря на другого, не видел бы обе стороны. Нас объединяет одно: мы все несем свет, но мы все творим тени - и это так же порождает в любом из нас особенности, ведущие, разумеется к отрешенности и одиночеству. Посмотри хотя бы на этого электрического: при всей его исконной нервозности, он стабильнее прочих и совсем безобиден, даже если вплотную к нему подойти - не надо, конечно, и в него тыкать пальцами - спасибо он точно не скажет. Такое хрупкое пламя свечи - один всего язычок, он может быть нежным, а может быть острым и язвящим, как жало фантастической мантикоры, и он всегда, всегда стремится к большему. Доверься его слабости, пожалей его хоть раз, и он спалит дотла столько, сколько сможет достать. Добрый, гудящий очаг в камине, огражденный металлическими жаростойкими яслями - этот парень не может не нравиться, правда? А прочие огни считают его чуть ли не умственно отсталым... Совсем как люди, они считают, что неспособность видеть зло и пользоваться им - это дефект, а не дар. А вот, кстати, и про Солнце... Ты знаешь, как люди представляют себе Ад? - Огонь мрачно усмехнулся - И не Аду ли они тогда поклоняются с начала своего существования, как Богу? Помню, как сейчас, я встретил человека, который никому не поклонялся... Настоящий безумец - он не видел в себе ни добра, ни зла не видел - он просто творил жизнь юной и убивал всё, что мертво, он умирал для себя и воскресал для всех. В нем было больше меня, чем в ком бы то ни было до или после него. С какой статью он переносил ту боль, что я несу с вечными срывами, всплесками агрессии, массовыми убийствами или уходом в сень Дождя, где меня не найдут и искать не станут. Каждый год, в один и тот же день я стою в толпе, там, где он нашел свой выход, и любуюсь своей любимой ипостасью, которую я сотворил в честь него. И снова я вижу людей и огни их глаз: одни - малиновые, крутобокие жадины, а другие - блеклые призрачные огоньки глупой веры и непонимания. Они верят в пустоту, но если бы знали его самого, то сочли бы умственно отсталым и безумным. И всё это во мне зарождается, всё это начало одно имеет. - он стукнул себя пару раз костяшкой указательного пальца куда-то в область солнечного сплетения и после долгой паузы, продолжил, и в голосе его звук, какой имеют только те чувства, какие подолгу хранят в самых темных и пыльных углах. - Заметил, Кот, я уже не в силах говорить о себе лично, я лучше буду говорить о чем-то похожем или об отражениях своих. И да, нас действительно много, но я-то один, ты понимаешь? И всё это я. Но ты только посмотри на меня, мой милый Друг, я всё ещё могу плакать... Спасибо тебе, Кот.
Так они просидели до тех пор, пока Снег не разогнал их мыслями по-настоящему вьюжными воплями скучающего сорванца - он звал их гулять и веселиться. Кот и Огонь не могли отказаться - их руки просили холода, а каминный очаг успел уже в последний раз с особым удовольствием мурлыкнуть, прожевав последние угольки. Вместе они выбежали на улицу, а Дом остался смотреть на них, согревая свои стены ни с чем не сравнимой любовью и нежностью.
Очнувшись, Мортимер обвел прояснившимся взглядом комнату: рядом с ним, свернувшись клубочком, спал, излучая покой, Клаус,а две фигуры в углу покосились друг к другу и спали так, будто на самом деле в этом нуждаются. Мальчик усмехнулся и, просчитав всё в своей голове, устроился на боку Одда так, будто сам провалился в сон, лишь потеряв сознание. Хихикнув тихо и звонко пару раз своей до неприличия довольной надежде, он провалился в так давно желанное забвение.
Огромное спасибо хочу сказать так, чтобы это слышали все, Коту. За непосредственное соавторство и волшебный вдохновляющий пендель. Об этой роли не упомянуть на публике было бы не честно. Всем остальным скажу лично, с глазу на глаз, ибо иначе будет пошло и пафосно.
- Ну так иди обратно в свою церковь и жди своего Бога. - вытирая рукавом ядовитую тёмную кровь с губ, пробубнил Мортимер.
В углу нежно захихикал Рейнхард, на секунду даже оторвавшийся от ласкового обрисовывания контуров своих вен на запястье измазанным сырой землёй перочинным ножом. Клаус Одд споткнулся об эту мысль, будто она надгробием вышла из земли прямо перед ним и больно перебила ему ноги, и, после минутного пребывания в руинах своего коллапсирующего мира, выбежал из комнаты вон.
Пьер бросил полный злобы и обиды взгляд в сторону темного угла, где был виден только сияющий хищный полумесяц улыбки Рейнхарда. Повернувшись к Морти, он улыбнулся ему, отвесил сокрушительную оплеуху и сразу же поцеловал в макушку. Тот лишь поплотнее укрылся за своими волосами а потом и вовсе уткнулся лицом в нелепо длинные рукава своего свитера, спрятавшись в сгорбленное своё подобие - стал спутанным клубком теней. Пьер, не спеша, поднялся и светлой фигурой своей рассек плотный мрак комнаты, рассеивал его за собой, легко раскидывая по сторонам плотные занавесы ранее неопрятно, в спешке нацепленные на грязные, запотевшие окна. Клауса он нашел в соседней комнате и улыбнулся своей догадливости: тот стоял напротив открытого окна и немигающим взглядом таращился в белесое кучерявое небо, игнорируя невыносимое жжение от соленых слез, лившихся почти непрестанно. Пьер без звука подошел ближе и мягко, но очень крепко ухватил Одда за рукав его рубашки. Он в очередной раз явственно ощутил, как вибрирует и трескается изнутри этот давно опустевший сосуд, неистово вопящий о желании быть заполненным хоть чем-то. Клаус бездумно повернул голову в сторону вошедшего и увидел всё те же белые кудри, только два неясных, сияющих голубым светом проблеска появилось на небе, но так ему даже больше понравилось, и он не стал отворачиваться. Под этим взглядом на пру мгновений оробел даже Пьер, что за собой заметил чуть ли не впервые с тех пор, как глаза Мортимера в первый раз явились ему в казавшемся вечным сне и осветили для него путь в глубинах под родным кладбищем.
- Не злись на Мортимера. - тихо молвил Пьер, борясь с желанием самому отвести взгляд к окну - Иногда мне кажется, что он таким образом хочет подойти к кому-то ближе, вонзая раскаленную иглу тому в самое сердце. Он таким рожден, я не могу его винить, и ты не вини, я очень тебя прошу. Я знаю, сейчас мы с тобой всё можем исправить. Я покажу тебе другую сторону. - он крепче стиснул в ладони ткань и повлек за собой обратно в комнату безутешного и беспристрастного к чему бы то ни было Клауса. - Мортимер может говорить. Но он говорит только сказками, словами он ранит или убивает - в зависимости от того, как относится к человеку.
Они вошли в заметно преображенную светом комнату. В ней остался лишь один угол тонуть в прежней темноте. Там улыбался, уверенный из-за всех заранее предугаданных совпадений в эту секунду в том, что весь мир и эту, и каждую секунду снова и заново рождается сначала в его голове, а потом уже только выходит наружу, Рейнхард Ланг. Околдованный непривычно зашкаливающим количеством волшебства Клаус Одд рухнул на колени совсем рядом с Мортимером и прошелестел, почти что одними губами вырисовывая слова:
- Морти, расскажи мне сказку.
Свет надежды, алчущий забвения, исполинским потоком вырвался из клубка теней - Мортимер поднял взгляд на человека. На лице мальчика не отразилось ни привычной язвительности, ни вечной обиды - ничего, только безудержный интерес и желание ответить до точки. Не в силах сдерживать это, он начал говорить так, будто новый мир начнется и закончится с первым и последним словом его рассказа.
Пьер с трепещущим сердцем подошел к Рейнхарду, сел рядом с ним, выдернул из его рук нож и кинул в другой конец комнаты. Полумесяц раскрылся шире, его хозяин хихикнул и принялся копировать позы своего соседа, отчего в темноте они стали казаться совсем неотличимыми негативами друг друга. Лашез по-доброму усмехнулся и сел так, чтобы было удобно и Рейну в его голом углу. Они оба заострили внимание - сейчас будет событие куда более редкое и знаменательное для них, чем Апокалипсис. Сейчас будет сказка Мортимера Хайгейта.
Сказка Мортимера Хайгейта про Очень Чудной Дом. "История про Кота, что лечит Огонь."
Каждый из жителей или гостей того дома чем-то примечателен.
Ветер всегда рад гостям, и он обладает удивительным даром делать так, чтобы каждый приходящий нашел у него приют и покой.
У Дождя руки всегда в перчатках, он их не прячет, но и не показывает никому - потому что руки у него молодые, а на лице не один десяток морщин.
Снег кажется маленьким смешливым мальчиком, но именно этим он одновременно обманывает и спасает - именно так он вытаскивает их всех из бездны, какой бы темной и жуткой она не оказалась.
У Огня руки шершавые, как будто все в мозолях, но это не совсем так - руки у него в ожогах. Огня не тронет ничье пламя, даже самого Солнца, кроме его собственного. Но его - горит ярче, сильнее, больнее.
Кот - связующий элемент, у Кота волшебные руки, которые хоть ненадолго, но снимают боль, стирают усталость, оттягивают миг расплаты с самой сильной болью.
Все это - лишь малая часть того, что можно рассказать о посетителях Дома.
Вот только следующая история будет о последних двух.
Кот рассеянно смотрит на руки Огня и не понимает, где он мог так пораниться. У Огня отстраненный взгляд, он только чуть вздрагивает, когда Кот кладет на его руки - свои. Перед этим Хвостатый выгоняет всех из комнаты, он сидит рядом с Огнем у камина, и они кажутся двумя черными, смазанными тенями, которые отбрасывают сами себя.
У Огня потихоньку проясняется взгляд, но он смотрит на свои руки, и он снова перестает фокусироваться - Огонь плачет. Плачет, как маленький ребенок, потерявший родителей, плачет, как буря осенними ночами или как вьюга надрывается зимними. Кот придвигается чуть ближе и отпускает руки, а Огонь будто того и ждет, и утыкается Ушастому в плечо. Рыдания звучат приглушенно, но это только дает ему повод выплакаться по-настоящему, не стесняясь, и стискивая до боли плечи Кота. Тот молчит, он еще ничего не знает, но понимает - надо молчать. Осторожно гладит его по спине и дожидается, пока черноволосый не выдохнется. Потом аккуратно отцепляет его руки и берет в свои - Огонь почти сразу замолкает, и тогда Кот кладет его голову себе на колени и тихо-тихо напевает ему колыбельную.
Огонь закрывает глаза и засыпает, потому что сил на что-то другое у него не осталось. Он спит беспокойно, Коту то и дело приходится проводить рукой тому по голове, чтобы ему перестали сниться страшные сны. Лучше, конечно, чтобы ему не снились сегодня сны вообще.
Когда Огонь просыпается, Кот все еще держит его руки, но уже не так - просто рассматривает. По прошествии некоторого времени с сожалением говорит: «Лучше уже не получится».
Огонь подносит их к лицу и видит - ладони сплошь в застаревших, грубых ожогах, будто полученных с десяток лет назад.
- Спасибо, - глухо доносится откуда-то издалека, словно и не он говорит. - Спасибо. Так и должно быть.
И Огонь продолжает безвольно лежать головой у него на коленях, пока Кот не спрашивает:
- Ты мне расскажешь?
Спрашивает без жалости или слепого любопытства, и именно по этому Огонь понимает, что ему нужно знать это. Более того - темноволосый чувствует, что так он и сделает. Потому что должен, и еще потому, что пустота внутри вопит так, что лучше он расскажет. Ему невмоготу слушать её в одиночку.
Тогда он закрывает глаза, кладет руки Кота к себе на плечи и стискивает их, как ночью, а потом говорит:
- Придется слушать с самого начала.
Огонь протянул руки к камину и затрещал дотлевающими поленьями в поисках жилок живого, не обугленного дерева. Затем он осмотрел свои ладони ещё раз и глубоко вздохнул, стараясь не вложить в это действие лишка досады, не перебрать с отчаянием. Он перевел взгляд на кота и снова на свои руки.
- Так будет всегда, Кот. Лечи - не лечи, а я и в самых тусклых и жалких костерках буду лезть в самое сердце пламени, которое при совсем чуть-чуть иных обстоятельствах могло бы быть неистовым пожаром или вечным солнцем. Много ли ты видел огней? Мы такие разные, и я бы с гордостью и удовольствием говорил всегда "мы", если бы каждый из нас, смотря на другого, не видел бы обе стороны. Нас объединяет одно: мы все несем свет, но мы все творим тени - и это так же порождает в любом из нас особенности, ведущие, разумеется к отрешенности и одиночеству. Посмотри хотя бы на этого электрического: при всей его исконной нервозности, он стабильнее прочих и совсем безобиден, даже если вплотную к нему подойти - не надо, конечно, и в него тыкать пальцами - спасибо он точно не скажет. Такое хрупкое пламя свечи - один всего язычок, он может быть нежным, а может быть острым и язвящим, как жало фантастической мантикоры, и он всегда, всегда стремится к большему. Доверься его слабости, пожалей его хоть раз, и он спалит дотла столько, сколько сможет достать. Добрый, гудящий очаг в камине, огражденный металлическими жаростойкими яслями - этот парень не может не нравиться, правда? А прочие огни считают его чуть ли не умственно отсталым... Совсем как люди, они считают, что неспособность видеть зло и пользоваться им - это дефект, а не дар. А вот, кстати, и про Солнце... Ты знаешь, как люди представляют себе Ад? - Огонь мрачно усмехнулся - И не Аду ли они тогда поклоняются с начала своего существования, как Богу? Помню, как сейчас, я встретил человека, который никому не поклонялся... Настоящий безумец - он не видел в себе ни добра, ни зла не видел - он просто творил жизнь юной и убивал всё, что мертво, он умирал для себя и воскресал для всех. В нем было больше меня, чем в ком бы то ни было до или после него. С какой статью он переносил ту боль, что я несу с вечными срывами, всплесками агрессии, массовыми убийствами или уходом в сень Дождя, где меня не найдут и искать не станут. Каждый год, в один и тот же день я стою в толпе, там, где он нашел свой выход, и любуюсь своей любимой ипостасью, которую я сотворил в честь него. И снова я вижу людей и огни их глаз: одни - малиновые, крутобокие жадины, а другие - блеклые призрачные огоньки глупой веры и непонимания. Они верят в пустоту, но если бы знали его самого, то сочли бы умственно отсталым и безумным. И всё это во мне зарождается, всё это начало одно имеет. - он стукнул себя пару раз костяшкой указательного пальца куда-то в область солнечного сплетения и после долгой паузы, продолжил, и в голосе его звук, какой имеют только те чувства, какие подолгу хранят в самых темных и пыльных углах. - Заметил, Кот, я уже не в силах говорить о себе лично, я лучше буду говорить о чем-то похожем или об отражениях своих. И да, нас действительно много, но я-то один, ты понимаешь? И всё это я. Но ты только посмотри на меня, мой милый Друг, я всё ещё могу плакать... Спасибо тебе, Кот.
Так они просидели до тех пор, пока Снег не разогнал их мыслями по-настоящему вьюжными воплями скучающего сорванца - он звал их гулять и веселиться. Кот и Огонь не могли отказаться - их руки просили холода, а каминный очаг успел уже в последний раз с особым удовольствием мурлыкнуть, прожевав последние угольки. Вместе они выбежали на улицу, а Дом остался смотреть на них, согревая свои стены ни с чем не сравнимой любовью и нежностью.
Очнувшись, Мортимер обвел прояснившимся взглядом комнату: рядом с ним, свернувшись клубочком, спал, излучая покой, Клаус,а две фигуры в углу покосились друг к другу и спали так, будто на самом деле в этом нуждаются. Мальчик усмехнулся и, просчитав всё в своей голове, устроился на боку Одда так, будто сам провалился в сон, лишь потеряв сознание. Хихикнув тихо и звонко пару раз своей до неприличия довольной надежде, он провалился в так давно желанное забвение.
Огромное спасибо хочу сказать так, чтобы это слышали все, Коту. За непосредственное соавторство и волшебный вдохновляющий пендель. Об этой роли не упомянуть на публике было бы не честно. Всем остальным скажу лично, с глазу на глаз, ибо иначе будет пошло и пафосно.
-
-
21.12.2012 в 14:40-
-
21.12.2012 в 21:59-
-
21.12.2012 в 22:22Хэллар, спасибо, Хель. Рад, что ты оценила.
-
-
21.12.2012 в 23:05